Такер свернул с Хатт-стрит, на которой располагалось одно из его любимых кафе в Аделаиде, и неторопливо пошел вдоль Галифакс-стрит — прямиком к точке назначения. Обычный свободный от работы вечер, и он привычно слонялся по городу, отклонив предложение товарищей куда-то съездить. Хотелось побыть в августовской Аделаиде — в городе царила прохлада и стояла спокойная тишина. Город погружался во тьму, которую понемногу разбавляла загорающаяся вечерняя иллюминация. Чем дальше от центра, тем было тише — в выходной день люди традиционно либо ходили в гости, либо сидели по домам, либо собирались в центре города. Вечерняя суббота приносило странное, но приятное чувство эйфории.

Такер пребывал в чудесном состоянии, когда от одиночества получалось взять как можно больше удовольствия. Неплохой перекус в кафе обещал вылиться в неплохую сходку недоделанных философов. Единственное, отчаянно хотелось курить, но, во-первых, придется искать специальное место, где курение разрешено; во-вторых, сигареты остались дома, а искать точку продажи — тоже не самая приятная задача. Это желание он погасил жвачкой. Мятной. Ледяной. Даже мозги взаправду начали трещать.

Церковь святого Джона стояла в приятном и относительно спокойном районе города. Хотя за последние минуты мимо такера проехало несколько машин, явно превышающих допустимую скорость. Он невольно запомнил номера, но и без того знал, что скоро водители будут оштрафованы.

Эндрю и сам не до конца понимал, как же так получилось, что он стал едва ли не постоянным прихожанином: почти каждую неделю (иногда чаще, иногда реже) он приходил в это место и подолгу сидел на одной из лавок, стараясь ни о чем не думать. В такие моменты он проветривал сознание, освобождая его от всего лишнего. Не все эмоции получалось выплеснуть на грушу, порой казалось необходимым отчистить душу спокойствием. Вроде та же тишина, которая и дома есть, а эффект совсем другой. В церкви ему мистическим образом становилось легче, особенно когда он с кем-то говорил, будь то прихожанин или местный викарий — Итан, который был по совместительству соседом самого Эндрю. Он казался интересным и совсем не напоминал викария из Сиднейской церкви, куда Такер вместе с семье ходил в юности. Тот викарий был неприятным, мрачным, не любящим детей, а вот взрослые его почему-то невероятно любили и считали человеком бога. Такер, и это мнение разделяли все его братья и сестры, считал, что преподобный Харви до ужаса неприятный. Сестра Джасинда называла его сраным педофилом.

В Бога, правда, Эндрю не очень верил — верил в великий разум, который построил весь мир, ведь для всего нужно начало, но абсолютно сомневался в том, что этому разуму есть дело до того, что из себя представляют все люди в отдельности. Плевать разуму, как живет одна частица из восьми миллиардов таких же частиц. Значит, бесполезно молиться и просить о чем-то — всего нужно добиваться своими силами. В семье Такер ты либо надеялся только на себя, либо...  Он не относил себя к пришибленным рационалистам, но считал, что именно рационализм все правильно объяснял.

Вздохнув, Эндрю переступил через порог и лениво пошел вдоль рядов скамеек. Прихожан было немного. У самого алтаря располагался большой крест с распятием, слева — еще одно распятие, только порядком проще. Конечно, это место нравилось бы ему немного больше, если спаситель не взирал на него сверху, словно подавляя и осуждая за все сделанное и не сделанное. Было в этой картине что-то чудное.

Совсем скоро церковь должна была закрыться, и этого момент Такер ждал едва ли не с нетерпением. Легкой волной на него бросилось странное воодушевление.

— Наш товарищ еще не пришел? — спросил он, найдя Итана.

Взгляд скользнул на окна: через стекла в просторное помещение проникал свет уличных фонарей, который создавал на стене причудливые узоры. Вот бы сюда, подумал Эндрю, цветные витражи.

— Мне кажется, он в прошлый раз был какой-то слишком возбужденный, — усмехнулся Такер. — Надо ему на этот раз не наливать вина для причастия... Ладно-ладно, Итан, шучу.