Они вычислили его по оружию. Когда у кого приобрел, как выглядел, обратились к улицам. Им удалось выйти на него раньше полиции, и дело оставалось за малым - допросить. Если это все-таки было чьим-то горячим приветом от конкурирующих Семей, то следовало готовиться не меньше, чем к войне, а потому и к получению информации из стрелка команда Микеле подошла обстоятельно. К его приходу он уже вполне готов был сотрудничать. Вот только то, что тот им рассказал, совершенно перевернуло их самые смелые представления. Тот стрелял не в Федерику.

На тот момент уже не было особых причин ему не верить, он многое успел им поведать такого, что никак не вязалось с ранее предполагаемым положением вещей - Семья могла спать спокойно, перемирие продолжалось, и все как будто могли перевести дух, но... несмотря на все это, для Микеле хороших новостей не прозвучало. Более того, та трепетная надежда, что зародилась в глазах стрелка после сказанного, вызывала в итальянце настоящее отвращение, совсем далекое от той агрессии и негодования, что ощущал он до этого - как будто их пленник всерьез посчитал, что, если он сознается в своей непричастности к покушению на члена Семьи, то стрельба по другой, совершенно ни в чем неповинной женщине, способна была сохранить ему жизнь. У него изначально не было шансов покинуть этот подвал живым, вне зависимости от того, что он мог им сказать. А теперь же... Им предстоял еще долгий и напряженный разговор без счастливого для стрелка завершения.

И в этот раз Микеле должно быть впервые испытал от того, что делал... не удовольствие, конечно, но удовлетворение. Это были странные своим противоречивым составом и новые для него чувства, в которых замешались и безнаказанность от того, что он делал, и выход за пределы своих непосредственных служебных полномочий, хотя тут скорее они растянулись до самых опасных пределов, некое торжество справедливости и чувство удовлетворенности от того, что он защитил женщину, к которой все еще оставался небезразличен. И пусть этот путь не был благородным - на войне все методы были хороши, а церемониться с убийцами Микеле никогда не умел. Порой, на него находило и чувство раскаяния, и какие-то неоформленные сожаления, отупляющее отчаяние, но в этот раз он как никогда был уверен в том, что поступает верно.

Он позвонил ей, как только смог отыскать всю информацию, доступную каналам Семьи о тех людях, что упоминал в своем откровении стрелок. Использовать для этого официальные источники, обращаться к бюро, было для него рискованным - с этим Эмма уже сама разберется при желании, он лишь укажет ей направление. А все то время до их назначенной у нее дома встречи, Микеле напряженно и, к сожалению, практически безрезультатно думал о том, как лучше преподнести не самую приятную правду. Во время звонка он ограничился тем, что полученная информация серьезна, не терпит особых отлагательств и совсем не для телефонных разговоров. И, возможно, что-то угрюмое в его голосе все же заставило девушку не только не бросить трубку при первых же его словах, чего он почему-то иррационально опасался, но еще и согласиться принять у себя этим же вечером - все-таки и самому итальянцу для начала нужно было закончить с работой, принять душ, переодеться.

Сложный это был вечер, Микеле не удержался от того, чтобы открыть бутылку крепкого коньяка и немного освежить горло, прежде чем захватить документы в темных непрозрачных папках, спуститься на этаж и нажать на звонок. Смятение в душе, хотя и крепко взялось за него в этот раз, отходило на далекий задний план перед тем, что ему предстояло теперь. Он не мог даже предположить, как отреагирует Эмма. Сомкнет ли в безразличии губы, ударится ли в отчаяние, бросится на него с обвинениями, начнет рыдать... При стрессе люди вели себя совершенно непредсказуемо. Так или иначе, он готовился к любому повороту. Открытую бутылку тоже решил взять с собой - лишней не будет. Если и не для нее - то для него точно. Если все пройдет чересчур драматично - этой ночью он собирался набраться до отключки.

Как только в квартире раздался звонок, сердце мужчины заметно ускорило бег, хотя и сложно было сказать, от чего именно его охватило волнение, от всей этой ситуации или от того, что он снова ее увидит. Микеле предпочитал себя не обманывать, а поэтому не стал исключать оба варианта, лишь сделал пару глубоких вдохов, хотя бы отчасти расслабляя сознание и стараясь сосредоточиться только на одной мысли. Дверь открылась - и эта мысль рассеялась как утренний туман... Опасной все же красоты была женщина. Из-за таких войны начинали. И их же убивали, чтобы те не достались более удачливому сопернику.

- Эмма, - сдержанно кивнул он и вошел внутрь, как только та посторонилась его пропуская. - Как вы? - ему так и не удалось снова проведать ее в больнице - они были заняты крайне животрепещущим вопросом, а как только времени стало чуть больше, по телефону сказали, что ее уже выписали. - Думаю, стоит сразу перейти к делу, но вам лучше присесть.

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."

Эмма сделала все верно. Он с самых первых дней знакомства заметил за ней особую, практичную сообразительность. Микеле же, в свою очередь, тоже не стал пускаться из пустого в порожнее, ни к чему это было, если только не в желании довести девушку до сердечного приступа нагнетанием обстановки. Кажется, он и без этого достаточно над этим потрудился, дерзко претендуя на лавры лучших мастеров саспенса. Он прошел вслед за нею в жилую комнату, присаживаясь на край дивана и поставив бутылку на стол рядом со своими документами - хорошо бы коньяком их не залить. Мысли текли отвлеченно в голове, пока Эмма готовила стаканы, не давая ему сосредоточиться на главном. Взгляд беспорядочно цеплялся то за ее походку, то за букет цветов, с укоризной напоминающий, что сам Микеле так и не удосужился их прислать, а в данных обстоятельствах это казалось уже неуместным. Когда она села, он начал говорить практически сразу, разве только при этом - наливая алкоголь в бокал, но все еще не притрагиваясь к нему, а поднимая взгляд на притихшую девушку.

- Мы нашли человека, который стрелял в тебя в тот вечер. И допросили его, - как можно мягче старался он преподнести это, но голос предательски соскакивал на металл при одном только упоминании о пленнике. - Его целью была не Федерика. Его целью была ты.

Напрасно, казалось бы, в тот день, в больнице он так вольно признался ей в том, что действительно связан не с теми людьми. Ведь они были к этому непричастны, все могло остаться в тайне... но насколько это было бы честным по отношению к Эмме? С недавних пор, Микеле, к его собственному изумлению, стали заботить такие вопросы, хотя он и не вправе был сейчас о них рассуждать, находясь в подвешенном состоянии между небом и землей и не живя своей настоящей жизнью. Но разве это мешало ему хотя бы себя в этом убеждать? Такие откровения были странными и необычными для него. И все же - не такими актуальными. Поспешив предупредить последующие закономерные вопросы со стороны женщины, и ее разумное недоверие к подобном обстоятельствам, Микеле тут же добавил:

- Это был твой брат. Сводный брат, - и пережидая ее на это реакцию, он собирался с мыслями о том, с чего бы лучше начать в этих сложных семейных переплетениях да и нужна ли была Эмме прямо сейчас такая подробная информация, готова ли она ее воспринимать.

В ломанных признаниях стрелка было трудно разобраться, уже позже - итальянцу в этом помогли найденные факты из их общей семейной биографии, но вываливать на несчастную девушку обилие ничего не значащих для нее имен было, по меньшей мере, контрпродуктивно, вряд ли это ей что-нибудь прояснит, как и поможет запомнить. А потому и выдавать информацию стоило дозировано.

- Не знаю, известно ли это тебе, но ты - приемная дочь своих родителей. И все случившееся - лишь отголоски некогда разразившейся драмы, которая и привела тебя тогда к порогу детского дома.

Конечно, он был не лучшим рассказчиком, но никогда к этому и не стремился, он был отчаянно далек от психологии. По крайней мере, до того, как попал в ФБР и прошел через курс спецподготовки. Ему не удавалось ни строить, ни поддерживать отношения, он жил своими интересами и плохо понимал собеседников, когда беседа выходила за рамки его профессионального профиля, в те дебри, в которых он и сам никогда не мог разобраться. Так и теперь - ему было сложно показать свое участие, поддержку, в нем было трудно отыскать утешение, и все же - Микеле было досадно видеть Эмму в таком потерянном состоянии, и физическом, и моральном. Ему хотелось уметь сказать что-то такое, что бы ей помогло сейчас, но в его власти было разве только подать ей стакан с водою.

Отредактировано Michele Battaglia (2021-04-13 19:16:10)

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."

Она прикрыла лицо руками, отгораживаясь от реальности или от него самого, и Микеле хотел бы разделить ее чувства, но он никогда не оказывался в подобной ситуации, потому плохо мог представить, каково это. А потому - единственное, чем он мог ей помочь, это лишь сделать то, для чего он сюда пришел. Кстати, зачем? Мужчина опустил взгляд на свои руки, стараясь не думать о том, что за всей мнимой беспристрастностью в его душе может скрываться нечто совершенно эгоистическое. Но, кроме того, он был рад наконец поставить точку в этой затянувшейся истории и выбившей его из размеренности графика едва ли ни сильнее, чем активно развивающаяся местная паранормальщина, а уж Эмму - и подавно. Он хотел спросить ее о многом, и о самочувствии, и о том, как у нее теперь с работой, он хотел, чтобы... в его объятиях она могла отыскать утешение. Но все это бессрочно отошло на задний план. Да и он здесь был в качестве буревестника - не самое лестное амплуа.

- Деньги. Очень немалая сумма, - не задумываясь выдал мужчина - не только, конечно, но это было одним из главных мотивов стрелка, пронизанного ядом ненависти и одержимости возмездием. - Наследство вашего общего биологического отца. Кстати, не так давно скончавшегося, - он сомневался, стоит ли прилагать к этому и другое, но иначе картина не сложится. - И из желания отомстить за то, что когда-то твоя родная мать увела его из семьи на какое-то время. В дело вступили адвокаты, которые пытались разыскать тебя и... - Микеле заметно осекся, поскольку информации и без того было очень много, не сейчас. - Поэтому стрелок поспешил избавиться от последнего препятствия. Ты для него костью в горле была.

Мужчина покачал головой, снова соскальзывая в сумрачные воспоминания, перед глазами так и маячила та последняя, кривая ухмылка на разбитых губах, когда с них слетало ее имя. Как мерзко слышать его было из его уст, полное негодования, застарелой злобы, внутренней боли. Он не хотел этого помнить, этот голос, тот не смел его произносить.

- Эмма? - и его собственный, наполненный тихой мягкостью, развеял эти образы прочь, возвращая его в беседу. - Я расскажу с самого начала, если ты готова... - был, правда, и другой вариант, и Микеле считал не очень честным не озвучить его. - Всю информацию, которую нам удалось получить, ты сможешь найти в этих документах, - он положил на них ладонь, чуть подвигая их по столу в сторону девушки. - Но кое-что я поясню сам, потому что я лично беседовал с этим человеком. Кроме того, мне не хотелось бы сейчас оставлять тебя в одиночестве, - как и оставаться в нем самому, поскольку даже его взгляд, вскользь брошенный на бутылку с коньяком, вполне очевидно для него самого говорил ему о самых дерьмовых планах на эту ночь.

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."

Она оставила его, как только вода в стакане закончилась, Микеле воспользовался этой паузой, чтобы откинуться на спинке дивана и прикрыть глаза, шумно выдыхая остатки напряжения - не хотелось быть ему в этой роли, но в последние пару лет его желаниями мало интересовались. Его собственные ошибки привели его сюда, и за них он расплачивался, рассчитывая когда-нибудь все же искупить вину... не перед женой, конечно. А перед своими детьми. И за то, что бросил их без особой надежды вернуться, и за то, что его не было в их жизни даже когда он все еще жил в Нью-Йорке и носил свое собственное имя. Возможно, все это даже стоило того, если в конечном итоге позволило ему наконец открыть глаза на действительность.

Непривычный и неожиданный звук вывел его из густого сумрака размышлений оказавшись кошкой, проследовавшей вслед за хозяйкой и, Микеле мог поклясться, бросившей на него взгляд полный недоверия и пренебрежения его персоной. Мужчина протянул было ладонь, чтобы притронуться к манящей блестящей шерсти пробегавшего мимо животного, но то со всем изяществом прогнулось до самого пола так, чтобы он ее так и не достал. Отправившись к Эмме на колени, она больше не смотрела в его сторону, не считая его того достойным.

Он видел, как Эмма старается ему поверить, но это было сложно - история действительно была непростой, а Микеле обещал оставаться терпеливым, позволяя паузам достаточно затянуться для того, чтобы девушка успевала не только принимать новые факты, которых у мужчины нашлась бы еще целая пачка, но еще и дышать между ними. Вот только ее вопрос об отце стал для него несколько внезапным и... затронул болезненные точки самого итальянца.

- Должно быть... Я не тот, кто вправе судить об этом. Я вырос в полной, любящей семье, - помотал он головой, стараясь не проводить параллелей, не вспоминать свою не так давно рыдавшую ему в трубку дочь, которую он пытался убедить в том, что не бросил ее, что все еще любит, и просто так сложились обстоятельства, но правда была в том, что оставил он ее гораздо раньше, чем исчез из ее жизни - и тем большим укором для него служил ожесточенный в закоренелой обиде взгляд Эммы. - Но... после смерти твоей матери, он действительно не интересовался твоим существованием. Он вернулся в прежнюю семью.

Последовавший далее вопрос не был для Микеле неожиданным, он был закономерным - конечно, Эмме необходимо было знать, стоит ли ей продолжать опасаться за свою жизнь, но, тем не менее, сказать об этом вслух было сложно. Тем более - ей. Теперь уже мужчина рефлекторно потянулся за своим стаканом, осушая его и наполняя вновь.

- Нет, - тихо отозвался Микеле и, предупреждая последующее непонимание, тут же добавил. - Но он больше никогда тебя не побеспокоит, - даже, если бы она не поняла, что именно он имел ввиду, его уверенность в этом, и чуть заметный нажим на слове "никогда" должны были ее успокоить. - Это все, что тебе стоит об этом знать, - чем меньше она была в курсе подробностей, тем меньше сможет рассказать полиции, если они за нее возьмутся, тем в большей безопасности она оставалась при этом.

Микеле не мог предугадать, как она отреагирует, разве только догадываться, ведь он ее практически не знал, но ощущал, как адреналин прокатывает по его крови, заставляя сердце в беспокойстве биться сильнее, а грудь - вздыматься гораздо чаще, чем ему бы хотелось. Чего он боялся?.. Увидеть в ее взгляде осуждение. Холод, страх... и бог весть что еще. Но он не отвернулся. Будто ожидая окончательного приговора в ее лице. Она имела право на любые чувства. А он - умел принимать последствия своих решений.

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."

"На вашей совести". На его совести теперь было так много, что Микеле начинали мучить ночные кошмары, чего в жизни с ним никогда не случалось, но эта вечная гонка в напряжении давала о себе знать и, какое счастье, что мудрое человечество когда-то изобрело алкоголь. Ему не следовало ничего отвечать на ее слова - все, что бы он произнес, выглядело бы лишь попыткой оправдать свой поступок. И если не в глазах Эммы, то в своих собственных точно. Что сделано - то сделано. Он не жалел об этом.

Вместо ответа мужчина снова поднял стакан, делая несколько горьких глотков и закрывая на мгновение глаза, будто прячась за тьмою век от настоящего. Всего секунда, блаженная секунда покоя, но даже она напомнила о том, что ему все равно придется когда-нибудь вернуться к себе и остаться с собой наедине. Он вновь взглянул на Эмму, на отражение ее чувств на лице, нервозность, растерянность, неуверенность... но страх? Его как будто бы не было. Если только она не наловчилась его умело скрывать, во что Микеле все же предпочел не верить. Зато он сам боялся себя самого. И он получал истинное наслаждение от того, что ему не приходилось сейчас пить в одиночестве, опасаясь столкнуться взглядом со своим отражением в зеркале.

Прочь наваждение. Совершенно неудачное время для такой рефлексии. Мужчина глубоко вздохнул, после - с шумом расставаясь с нагнетенным воздухом и напряжением у себя в груди. Оставалось еще кое-что непрозвучавшее, но не менее важное при этом, хотя Микеле как будто намеренно оттягивал те мгновения, когда он поставит точку в своем рассказе. Но Эмма не ожидает, пока он соберется с мыслями, и поднимается с дивана - должно быть, просто для того, чтобы не сидеть на месте, не выдерживать его взгляд на себе, развеяться... Микеле же чувствовал себя не в том положении, чтобы составить ей в этом компанию - он все же был не у себя дома, поэтому он остался практически недвижим, разве только чуть разворачиваясь следом за девушкой, чтобы ответить ей на предложение, такое будничное и... неожиданное для него, немного оторванного от реальности в своих размышлениях.

- Мне не очень удобно тебя напрягать. Ты же еще не поправилась... - даже он сам ощутил, как металл из его голоса растворился в одно мгновение, будто его и не было вовсе, будто до этого они вели беседу про погоду да про непогоду. - Может, я сам? - немного неуверенно поднимаясь вслед за девушкой в ожидании ее ответа (и подальше от крайне неодобрительно глядевшей на него брошенной рядом кошки), он все же решил, что с его стороны было бы уместно предложить какую-то помощь. - Или лучше - я что-нибудь приготовлю? Есть какие-то продукты? Что тебе сейчас можно? - рассчитывать на многое вряд ли приходилось, раз уж она предпочла в такой ситуации пить воду вместо спиртного - должно быть, принимала антибиотики. - Это отвлекло бы нас обоих, - в этом он был практически убежден - готовка всегда поглощала его целиком, она была его способом расслабиться, хотя и не единственным, конечно.

Поднявшись, Микеле не отставал от девушки, стараясь держаться рядом, не разрывая эту странную ментальную связь образовавшуюся между ними вслед за сведшей их общей тайной, и, вероятно, неосознанно - просто так ему сейчас было спокойнее, за нее и за себя. Она выглядела такой потерянной, такой маленькой... Но, конечно, не побежденной. Просто ей нужно было время, чтобы справиться с очередным вызовом ее безукоризненному самообладанию, но разве это запрещало принимать чью-то помощь?  Разве это говорило о том, что она не была человеком с обычными человеческими чувствами? Хрупкой женщиной, чьим грозным оружием был ее сильный характер, способный справиться с чем угодно, но оставлявший ее беззащитной перед грубым насилием. Микеле положил ладонь ей на плечо, мягко сжимая:

- Ты не одна. Я буду рядом, когда тебе это понадобится, - и кое-что, в чем он совсем не думал признаваться, но это вырвалось само по себе. - Я сильно испугался за тебя в тот вечер. Думал, что все... Не хотел бы снова это пережить.

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."

Его это была ошибка или мгновенная перемена самой девушки, мужчине трудно было разобрать, но Эмма его доверительного настроения похоронить все печали в объятиях друг друга точно в этот момент не разделяла. Раздраженно сбросив его руку - схватилась за нож, и кто ее знал на самом деле... не представляла ли она на месте несчастного лимона самого Микеле. Вот тот, который она сейчас держала в руках, ей-богу, как-то особенно был на него похож.

При взгляде на фрукты тут же подкатила слюна и как-то совсем уж некстати заурчал живот. Мужчина отошел на шаг, прислоняясь к стене у холодильника и скрещивая на груди руки. Черт с ней. Скорее всего, не так его поняла. А, может, как-раз понимала его лучше, чем он сам себя. Ему даже показалось, что она делала это немного назло ему - все, что угодно, лишь бы не показать того, что она нуждается в чьей-то (будем честными: его) поддержке. Из-за заинтересованности в этом вопросе, сложно было сказать, что это был такой уж плохой вариант. К примеру, безутешно разрыдайся она в у него на плече или устрой истерику - он даже не знал толком, что же дальше делать. Из последнего опыта в таких вопросах, вряд ли способ "взять на руки и укачать" сработал бы со взрослой женщиной. Так что, в каком-то смысле, своей самостоятельностью она им обоим сильно упрощала общение.

- Не волнуйтесь. Я умею держать себя в руках, - кривовато усмехнулся мужчина; в его планы все-таки не входило напиваться при Эмме до невменяемого состояния, вряд ли потом она дотащит его на верхний этаж, чтобы бросить под дверью - скорее, оставит под своей. - Я ведь для этого сюда и пришел, - но, тем не менее, он протянул руку, ловко выхватывая ломтик сыра прямо из-под ножа - устоять против такого соблазна было категорически невозможно. - Правда, еще и вас повидать.

Слова об опасности его близости вряд ли несли в себе какое-то конкретное обвинение - они, ведь, уже выяснили, что с нападением на девушку его присутствие никак не было связано, но воспринимать их как обычную колкость Микеле мешало то, что, на самом деле, она была права в этом, он не мог этого отрицать, не раз одергивая себя, чтобы не слишком вмешиваться в ее жизнь. Если ему это и было нужно где-то на эмоциональном уровне - то ей зачем? Практическая составляющая хромала у обоих сразу. Ему тоже надо было работой заниматься, а не романы крутить, особенно, если о взаимной заинтересованности тут даже речи не шло.

- Даже так? - не очень хороший знак - впрочем, детектив ему сразу показался дотошным ищейкой. - Меня он недолго терзал. Чего он пытается добиться? Каких-то подробностей? - несколько враждебно сужая глаза, поинтересовался итальянец, он явно остался неравнодушен к полицейскому. - Если вы рассказали все, что знали - он больше не имеет права вас беспокоить, - из заднего кармана джинсов мужчина достал свой рабочий телефон в темном, немного нестандартном по размеру корпусе, который и защищал тот от отслеживания, и полез в справочник в поисках нужной информации. - У вас есть личный адвокат? Если нет - запишите телефон моего, - и положил его на столешницу перед девушкой. - Он более опытен в такого рода вопросах. Я предупрежу его, что вы можете позвонить. Он поможет отделаться от нездорового внимания. Потому что, боюсь, что детектив воспользуется сложностью ситуации в своих интересах, - не хватало еще, чтобы через нее пытались выйти на дела Семьи - тогда разбираться с ним придется уже на радикально другом уровне.

Взамен ему предложили поднос с закуской, который он все же отставил ненадолго в сторону, чтобы пройтись к столу за стаканами и бутылкой, один из которых подвинул девушке, а после - увлекся за разговором всем тем, что она ему успела нарезать, хотя от лимона его заметно перекосило и тот уже пришлось запивать алкоголем, потому что это первое что оказалось под рукой, а вроде, изначально, задумывалось все совсем наоборот.

- Они не найдут его, - припечатал Микеле, отставив стакан в сторону - кажется, до нужной кондиции он уже дошел, дальше пить было бесполезно, если он действительно не хочет оказаться обузой для Эммы. - Поработают над делом еще полгода-год и отправят пылиться на полки. Все, что он успел сделать - он уже сделал. Полиция ничем здесь больше не поможет.

Мужчина улыбнулся, когда девушка упомянула о ресторане. Казалось, что язвительность, как ничто другое возвращало ее к жизни - это он заметил еще в больнице.

- Видимо, в этот раз вместо еды он доставил на дом самого себя. В заказе, наверное, что-то напутали, - интересно было узнать, заказывает ли она у них что-нибудь вообще, но... вроде, он никогда не замечал отзыва с одной звездой - так что, скорее всего, нет.

Подпись автора

"Bacco, tobacco e Venere riducon l’uomo in cenere."