На слова Рейна про Хэма я лишь пожала плечами, не особо понимая, зачем мне к нему привыкать. Мне бы очень хотелось, чтобы присутствие магии в моей жизни ограничилось лишь одним существом, сейчас исполином стоящим рядом со мной. Даже ветка, которую я послушно носила, ощущалась на теле инородным нечто, плохо вписываясь в мою жизнь и давая мне некоторую прерогативу над остальными смертными; эта прерогатива мне не нравилась, горечью оседая на сердце и заставляя размышлять о том, чтобы было, познакомься я с волшебным миром чуть раньше.
Когда красный камень, рисковавший пару секунд назад превратиться в хрустальную пыль у наших ног, тихо звякнул, вернувшись к своим собраться, я оборачиваюсь на Рейна, с извиняющейся улыбкой на губах, зажимающих резинку для волос. Коса была приведена в порядок, хотя некоторые непослушные волоски, согретые на залитых солнцем улицах, уже свернулись в кольца у висков, делая меня всё больше похожей на созревший одуванчик.
Сам же Рейн, к слову, мне и правда напоминал гранат. Но не столько камень, сколько фрукт - с толстой кожицей, скрывающей сотни маленьких, сочных и вкусных семян. Только чтобы ими насладиться, так или иначе, придется замарать руки. Гранаты я очень любила в детстве - осенью, сидя у окна и всматриваясь в серый ливень, я хрустела этим фруктом, приводя бабушку в ужас от покрытого багровыми пятнами лица, рук и (иногда) скатерти.
Перед тем, как перевести взгляд на глаза Рейна, золотом сверкнувшими в полумраке помещения, я бросаю еще один взгляд на темно-красный, винного оттенка минерал, спрятанный в стеклянной коробочке с названием месяца, подписанным состаренным готическим шрифтом. - Тебе нравится, - звучит как внезапно озарение, и я улыбаюсь, поднимая руку, чтобы провести по мужской скуле легким движением, словно невидимой кисточкой делая штрих по его лицу. - Тебе нравится быть волком. Обычно, - поясняю ему свои, хаотично порхающими ночными бабочками, мысли, - оборотни страдают от своей сущности, ну, в наших легендах. А тебе нравится. Ещё раз повторяю, удивляясь молчаливо, почему это приводит меня в восторг. Наверное, потому что до этого момента мне казалось, что вся напряженность в манерах Рейна связана с его натурой и с тем, как эту натуру воспринимают другие; я тоже, если вспомнить, не сдержала истерики и первобытного страха, столкнувшись впервые с золотым волчьим взглядом. Но, сегодняшне поведение Рейна поставило точку в моих подобных размышлениях, заставляя меня, однако, задуматься об ином: что, если не борьба с собственной природой, способна наделить человека подобным черным взглядом, который на вкус ощущался словно молотый черный перец перемешанный с пеплом потерь.
- Дай угадаю, - но голос звучит всё еще мрачно, приглушенно, словно я только что сама и попробовала ту горчащую смесь, обжёгшую горло, - Лимонный пирог с меренгами? Улыбаюсь, кажется, довольно искренне, только спину держу неестественно прямо, а руками - в попытке переключить голову на что-то иное - тянусь к уже упомянутым разноцветным камушком, перебирая их в пальцах: синий, зеленый, красный.
Ладоням становится горячо, а камень словно впивается в пальцы, заставляя сжать его сильнее, тогда как мир вокруг покрыла плотная пелена, оставляя меня один на один с какими-то смутными видениями.
Всё началось с темноты и шума дождя за окном; сквозь этот шум слабо слышался тонкий детский плач и, когда мои глаза привыкли к отсутствию света, я рассмотрела в углу, на смеси из старой соломы, мальчишескую фигуру, утирающую разбитый красный нос локтем в грязной рубашке с зияющей дыркой на плече. Мальчик сжимает кулаки, снова касается носа, морщится, сплевывает в дальний угол и бросается на дверь. Дверь выглядит большой, массивной, но старой - тут и там торчат занозы, впивающиеся в нежные детские руки, точно так же как мальчик впивается кулаками и ногтями в дверь, с твердой намеренностью порвать ту на щелки. Дверь держится, хоть и покрывается едва заметным в темноте налетом из багровой крови. Руки мальчики тоже в багровых пятнах, но он и не сдается, и темные глаза его блестят в ночи смесью из упертости и слёз.
<...> Снова дождь, серость, холодный ветер бьет в лицо. Группа мальчишек стоит в кругу, их светлые гетры покрыты россыпью из капель грязи. Им весело, они смеются, кричат обидные слова, хоть некоторые и утирают измазанное кровью лицо. У кого-то царапины на лице, у кого-то начинает расцветать причудливыми цветами синяк на скуле, но они не обращают на это внимание. Оно приковано к лежащему в луже мальчику, к его неудачливым попыткам подняться и к острому взгляду черных глаз, которыми он, бессильный, проклинает всех присутствующих. Из разбитого носа в лужу стекает струйка крови.
<...> И вновь подвал, ночь, холодные каменные стены и слабый свет луны, пробивающейся сквозь небольшой зазор. И снова мальчик, скорее юноша, с острыми плечами на широкой спине и неровным профилем из-за неправильно сросшегося носа. Этот профиль я, наконец, узнаю. Но вот спина напрягается, острые плечи нервно подаются вперед, а руки неестественно выгибаются. Рейн падает на колени, и я слышу скрип зубов, которые он сжимает, едва ли не кроша их, чтобы избежать крика. Не получается, и этот крик, смешанный с воем и нечеловеческой болью, я слышу в своих ушах даже тогда, когда на меня, сквозь меня, молчаливо смотрят две большие желтые точки.
<...> Темнота сменяется светом так резко, что я тоже резко моргаю, щурясь на яркое освещение, прежде чем распознать вполне знакомую для меня обстановку - хирургический кабинет. Вот кровать, вот светильник, направленный на лежащее на кровати мужское тело, вот хирург и медсестра со знакомыми голубыми глазами; разве что, в нормальных хирургических кабинетах пациенты не прикованы к постели серебрёнными наручниками.
- Проверим его болевой порог, когда-то же он должен отключится, - равнодушным голосом вещает хирург и, обращаясь уже к Эмме, протягивает руку за скальпелем. Тот вонзается в тело Рейна, словно раскаленный, оставляя неровные надрезы, потому что всё тело мужчины извивается от невыносимой боли, ощущающейся в воздухе запахом раскаленного железа и сгоревшей плоти. Этот же вкус я ощущала в своем рту, не зная, не замечая, что разодрала вновь губу до крови, и теперь, без волшебной ветки, эта кровь стекала тонкой струйкой по подбородку вниз, скрытая от взгляда Рейна, находящегося сейчас где-то за моей спиной. И, одновременно с этим, прямо передо мной: бледный, осунувшийся, потерявший привычный ему лоск и уверенность, с побагровевшими, напряженными глазами, совсем больше не блестящих, а темными, как дёготь, черными - словно сама безысходность.
И пальцы я таки разжимаю, оставляя камень со стуком упасть на деревянную стойку - слишком уж было страшно и больно, и невыносимо это смотреть, а от мысли, что кто-то это переживал, стало и вовсе тошно. Найдя всё еще замутненным взглядом Рейна, я вновь чувствую силки на горле, а ещё - таки подбирающуюся темной волной тошноту. Помещение магазина вдруг кажется слишком маленьким, и всё вокруг словно давит на меня, сжимает голову тесным обручем, иголками впиваясь в кожу, и я выскакиваю прочь из лавки, мимо Рейна, слишком резко отпирая входную дверь, заставляя медный колокольчик на двери истерично зазвенеть.
Там, на залитой солнцем улице, в толпе спешащих по своим делам людей, нервно и резко вдыхая свежий, пропитанный ароматом цветов и попкорна, воздух, мне становится лишь чуточку легче и, на трясущихся в ознобе ногах, я опускаюсь прямо на асфальт, стекая вниз по стенке. Делаю еще пару вдохов и выдохов в ладони, и только потом поднимаю взгляд на Рейна, появившегося следом.
- Я что-то видела, - сглотнув неприятный металлический вкус, говорю, рассматривая его лицо уже совсем другими глазами, - я видела тебя.
[nick]HARPER GREY[/nick][status]за дождем [/status][icon]https://i.imgur.com/QtSwL36.png[/icon][sign]БЫТЬ КАК СТЕБЕЛЬ И БЫТЬ КАК СТАЛЬ В ЖИЗНИ, ГДЕ МЫ ТАК МАЛО МОЖЕМ.
ШОКОЛАДОМ ЛЕЧИТЬ ПЕЧАЛЬ, и смеяться в лицо прохожим.[/sign][lz]<div class="lzname"><a href="">Харпер Грей, 24</a></div> <div class="lzinfo">Любит книги и помогать людям. Работает медсестрой в детском госпитале и пытается узнать получше этот дивный мир.</div>[/lz]
Отредактировано Emma Rittenhouse (2021-04-19 14:32:23)
- Подпись автора
«Она — злое, насмешливое создание!» — подумал Обломов,
любуясь против воли каждым её движением.
14650 
000 
