Hannah Ray | Ханна Рэй

emily rudd

Дата и место рождения: 29.12.1999; Маунт-Гамбир, Австралия

Род деятельности: уличный художник - для души; бармен в клубе  «Electric Circus» - для еды

Семейное положение: все замела метель, чьих-либо следов на снегу не появилось

Good day, mate

«умбракинез: поглощение света»
у Ханны ощущение, будто она родилась уже уставшей. если кто-то и есть там, наверху, прячущийся за пушистыми облаками, то он знатно напортачил, отправив в младенца напрочь выдохнувшуюся, утомленную душу. возможно, когда-то все складывалось по-другому, но было это давно и вообще не правда.
Ханна это апатия, равнодушие и абсолютная отстраненность от всего происходящего. у них с миром вроде как обоюдное соглашение: ему плевать на нее, а у нее своя отдельная вселенная, далекая от всех людских трудностей и страданий. маленький Северный полюс, что через холодные руки в наружность проникает, австралийскому солнцу сдаваться отказываясь; северным сиянием в светлых льдинках глаз, когда Ханна с баллончиками краски работает, отражается; да завывает в голосе тихом, слегка хриплом, ветрами простуженном, что по легким табачный дым гоняют, горло дерут. а Ханна давится, кашляет, свистит и сплевывает остатки вьюг, вытираясь рукавом мешковатой кофты, а после сидит спокойно, как ни в чем не бывало, да задумчиво выбивает обгрызенными ногтями с растрескавшимся лаком меланхоличные мотивы дождей. а то и вовсе сосульками со всех сторон щетинится, последние остатки эмоциональности и чувствительности в своем холодном одиночестве теряя.
Раньше, когда здесь олени с горящими красными носами морковку у эльфов выпрашивали, на её Северном полюсе даже весело было, но в Санта Клауса Ханна больше не верит так же, как и в себя, Бога, Вселенную. зато она верит в Конец. оттого и крайне потребительски к своему телу относится, да и ко всему прочему тоже. «все равно все в итоге умрет», – ее личная акуна матата.
а у других все иначе, и это завораживает. Ханна по вечерним улицам тенью бродит, в окна заглядывает, чужими жизнями вдохновляется, в уличные рисунки их превращая. смотрит внимательно, слушает, изучает, иногда на эмоции вывести пытается и удивляется такому разнообразию, ей недоступному. впрочем, это все не имеет ровным счетом никакого значения.
 

---

“мы разлетимся осколками после,
как с неба упавшие звезды
в детстве все выглядит по другому.
Ханне пять, и ее мир пахнет цветами, в которых живут маленькие полевые феи. она пробует волшебную пыльцу на вкус [сладит], зажмуривается сильно-сильно, ручки в кулачки сжимает и самое заветное загадывает. старается. вроде бы сбывается, а может и нет – желаний ведь так много, всех и не упомнишь.
Ханне всего пять, и утро улыбается ей через мамины объятия и ладонь отца, треплющую и без того лохматую макушку. Ханна звонко смеется в ответ. «утро доброе», – болтая под столом ножками, с набитым колечками с молоком ртом, когда оно птичьим пением аккомпанирует, окна от лучей солнца светятся [если встать чуть сбоку и приглядеться, можно увидеть, что и тут в воздухе пыльца. значит ночью залетали, сны проверить], а небо в «угадайку» облаками играет. или «мам, а сегодня утро грустит», – сонно и в зеленое одеялко с бабочками кутаясь, когда оно грустными мелодиями дождя будит, ветром злится, да каплями по стеклам плачет. Ханна сопереживает, вздыхает печально и улыбающееся солнышко на запотевшем окне рисует. Только бы феи успели от такой тоски спрятаться, а то ведь и погаснуть могут, бедненькие.
Ханне пять, и перед сном у нее усы от кефира с крошками клубничного печенья, сказки на ночь и поцелуй в лоб. читает всегда только папа, «Венди» называет тоже всегда лишь он. и пусть Ханна дует щечки, бубня: «я уже взрослая и не верю в Питера Пэна», – ей все равно нравится. это как будто только их. сокровенное.
а сокровенного у Ханны много: тайники под дубом на заднем дворе, набор разноцветных стекляшек, через которые можно заставить мир менять свой цвет, мягкий блокнотик на замочке, плюшевый щенок, которого Ханна везде с собой таскает, и билетики в картинную галерею, куда они ходили всей семьей. было очень впечатляюще. настолько, что Ханна пишет письмо Санта-Клаусу, получает на Рождество набор «юный художник» и шепчет на пыльцу теперь всегда только одно желание.

а впереди лишь приключения.
Ханне десять, и в её мир врываются новые запахи, оставляя полевые дома фей где-то в памяти. она аккуратно, кончиком языка, пробует новое слово, за которым отец маскирует банальное «переезд» и печальное «это наш последний шанс с твоей матерью начать все сначала». при-клю-че-ни-я, – все еще слегка сладит, и Ханна улыбается искренне, когда на горизонте из тумана начинают выкарабкиваться первые серые дома; восторженно ахает, когда ей разрешают самостоятельно разрисовать одну из стен в своей новой комнате; и впервые в жизни по-настоящему пугается, когда под звуки ударившего о бордюр скейта все на минуту проваливается в абсолютную тьму.
Ханне всего десять, и утро будет ее уведомлением о новом сообщении. она все еще улыбается и старается не обращать внимание на крики снизу. а потом уроки, оценки, обеды на газоне, друзья, кружек рисования. все как у всех, все как всегда, и Ханна все та же. вот только плюшевый щенок уже давно сидит негуленый на кровати, блестки из блокнота постепенно перебираются на веки, а семейные ужины теперь всегда только с наушниками.
Ханне десять и перед сном она уже читает себе сама, вместо поцелуя в лоб у нее ночные переписки с вымышленными никами и картинками вместо фотографий на аватарке, но отец до сих пор зовет ее «Венди», и это все еще кажется чем-то сокровенным.
а сокровенного стало меньше: все та же, но пополняющаяся коллекция билетов на картинные выставки, список того, что Ханна должна обязательно увидеть до того, как придет «день Z», да мечта стать вторым Ван Гогом.

а страна чудес горит синим пламенем.
Ханне семнадцать, и ее мир больше не пахнет. но зато горчит провалившимися последними шансами и щетинится новыми рисунками на стене ее комнаты. феи сюда больше не залетают [видимо горшка с фиалкой на подоконнике у открытого окна для них слишком мало], а вот ночные кошмары наведываются все чаще. «всего лишь переходный возраст», – и на этом визиты к психологу можно прекращать, только не забыв взять протянутую бумажку с рецептом и улыбнуться. спасибо.
Ханне всего семнадцать, и ее утро начинается с таблеток. она исправно делает всю домашнюю работу и, как может, выкладывается на тестах, дабы не нагружать мать хотя бы визитами в школу [потому что проблем хватает]; стоя в кругу на обеде поддерживает разговоры и смеется вместе со всеми «друзьями» [потому что так надо]; подрабатывает в книжном магазинчике: иногда просто книги, иногда с закладками [потому что им с матерью нужны деньги]; все еще интересуется искусством [потому что мечта детства]; и все чаще ловит себя на мысли, что все вокруг какое-то не настоящее, бумажное, дунь и развалится, как карточный домик [она сама тоже].
Ханне семнадцать, и она часто не ночует дома. пыльца фей окрашивается в белый, а она пробует все так же осторожно, вот только уже ничего не загадывая. возможно дали слишком мало, возможно нужно подождать, но чуда как и всегда не происходит [а она уже и не верит]. громкая музыка, голоса, запах пота, сигаретного дыма и алкоголя резонируют с воспоминаниями о поле настолько, что снова бьет в голову. опять становится тошно. Ханна выбирается на воздух, садится на бордюр и хочется набрать сообщение, а немного позже устало уткнуться в плечо, и чтобы это было единственным не бумажным, сокровенным. но нет у нее больше ничего сокровенного. 

в детстве задувая на торте свечи, ты мечтал не об этом.
Ханне двадцать, и ее мир звенит голосом матери, разбивается и порезы оставляет невидимые, но ощутимые. Ханна просит о шансе, обещает исправиться, и на какое-то время этой ниточки хватает, чтобы держаться. она проходит курс реабилитации в клинике, а затем постоянно плюющаяся газами машина, оставшаяся еще от отца, пытается довести ее до новой жизни. но что может выйти у такой развалюхи, так нелепо смотрящейся на парковке возле университета? Престиж, светлые аудитории и лощеные костюмы – рамки, клетка, попасться в которую Ханна не может себе позволить, зато денег, выделенных на обучение, так удачно хватает на потрепанный вагончик в трейлерном парке.
Ханне всего двадцать, и ее утро начинается после обеда. на улице ее нетерпеливо ждет костлявый рыжий пес, на этой неделе в конец обнаглевший и притащивший с собой всю стаю [Ханна старается к ним не привязываться, но думает, что рыжему подошло бы имя «Редбер»], а после подработка в клубе. она медленно опускается на уже изученное дно, но если не феи, то хотя бы бабочки снова залетают в окно, садясь на разросшуюся фиалку. и это помогает все еще держаться на плаву, не касаясь кончиками пальцев ног того самого дна; придает сил, хотя бы на то, чтобы замаскировать синяки под глазами, сделать пару фотографий возле университета и прикрепить их к рассказу «все просто супер», сочиненному специально для матери.
Ханне двадцать, и ночью она расписывает стены граффити, ставя внизу маленькую подпись: «Венди». И плевать, что Питер Пэн оказался мудаком, так и не забравшим ее в Нетландию; плевать, что гуляя в детстве по картинным галереям она мечтала совсем не об этом; плевать, что приступы случаются все чаще, а в списке «Увидеть до дня Z» не вычеркнуто и одной трети пунктов. Ханну вполне устраивает то, что есть, а мистер Лорти, на сеансах групповой терапии каждый день донимавший ее вопросом: «почему ты решила, что недостойна большего», – пусть катится нахера.
Ханне двадцать, и она не то, чтобы ждет, когда ее мир окончательно провалится в тьму, но уже ее не боится. это можно считать сокровенным?
*наследственные проблемы со зрением, на данный момент находящиеся в стадии «временная слепота».

---

Welcome to the Golden Hour

Как вы о нас узнали: реклама Пожелания относительно игры: кажется, и личная игра и сюжет пройдут мимо меня, но я попытаюсь куда-нибудь влезть

Связь с вами: Скрытый текст: Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.