Ещё в середине июля контракт был подписан вновь и возвращение в Австралию оставалось делом времени, того самого времени, что заставляло Артура задыхаться. Задыхаться от её близости, задыхаться от её слов, задыхаться от того, что она сама не знала чего хотела, задыхаться, задыхаться, задыхаться.
Казалось что дыхание было чем-то что было не отнять, чем-то что есть на фоне всегда. Но он забывал, как это — просто дышать, когда её темные с поволокой глаза были обращены к нему, когда мир прекращал существовать, когда звуки сужались не просто до одной комнаты, а только до её дыхания, до её слов. Она была его звездой, она была его Авророй. И так было всегда и так останется, несмотря ни на что. Её слова ранили в самое сердце, её улыбки попадали туда же. Но Артур всегда умел отшучиваться, умел отходить в сторону, умел находить в себе силы, чтобы баланс между ним и миром снова был достигнут.
Но для нахождения равновесия с попытками снова не упасть в бездну — требовалось время. Время и расстояния всегда были залогом успеха. Время и расстояния лечили, сглаживали, помогали забыть и забыться. Впрочем наркотики делали это с ещё более быстрым успехом, но решительность Артура в этом ключе была непоколебимой, но от некой помощи здесь на огромной земле окружённой океаном он бы не отказался.
Артур Кэмпбелл был тем, кто с легкостью принимает спонтанные решения, поддавшись чувству, желанию, а иногда и простой импровизации. Его отец был католиком, мама не отступала в этом рвении ему ни на долю, ни на секунду. Отношение же к вере Артура было очень своеобразным. Ему не нравились рамки, которые ставит церковь, не нравилась регулярность их обрядов. Именно поэтому он считал и мог прийти чуть ли не в любую церковь, чтобы рассказать о том, что наболело. Это было похоже на методику ‘случайного пассажира’ — ведь повторно в эту же церковь Артур не собирался возвращаться.
Среда была съёмочным днём, но так уж вышло что утро Артура было свободным. Ещё на днях он присмотрел церковь, в которую его потянуло. Лишь отвлекший фанат не дал сделать сей спонтанный, но очень решительный шаг. Эта среда располагала к унынию и разговорам, Артур не любил такое своё состояние, хотя как британцу дождь определенно был ему по вкусу. Впрочем именно дождь напоминал ему о сестре, о племяннице...дочери. Каждый, кто видел их рядом, говорил им что они похожи, и с каждым разом отшучиваться было всё тяжелее.
Тучи гуляли над городом всё ранее утро, которое как обычно началось с пробежки. Несмотря на уныние, сила и неугомонная энергия переплескивались через край, нельзя было изменять своему графику. Дождь догнал мужчину по возвращению на квартиру и дождь усилился, когда Артур вновь выбрался на улицу. Но даже нарисованные в приложении четыре капли ливня, не могли остановить настоящего британца от того, чтобы исполнить свою миссию — такси было в помощь.
Церковь всегда встречала людей с распростертыми объятиями, даже в самые ненастные погоды. Так и сегодня, Артур, закрыв чёрный зонт и стряхнув его на крыльце, зашёл во внутрь, разглядывая пространство. Во многих легендах говорилось, что подобные сооружения строились на местах пересечения силы, там где жила сама магия, даром что магию всё та же церковь отрицала. Но достаточно взрослый Артур всё ещё желал верить, что где-то там существует иной мир, где щелчком пальцев можно сделать огонь, где люди могут летать по своему желанию. Мужчине всегда хотелось, чтобы у этого мира не было границ, чтобы он мог шагнуть через край, перешагнуть через невозможное.
Пройдя мимо рядов скамеек, Артур направился к нужному месту в церкви и ещё раз вздохнув, что вышло весьма театрально, зашёл туда, где стоило быть честным. Забавным было то, что людям не удавалось быть честным даже с сами собой.
— хм..., — начало вышло мрачным, — в общем, не знаю как положено у вас, но мне бы хотелось поговорить.

У всего на этом свете был свой особый аромат и свой особый звук. Очень часто эти душевные ассоциации были построены на первом впечатление, а потому шли прямой дорогой в самое детство. В детстве всё всегда казалось очень ярким. В детстве и мир был более огромным, а время не смело убегать сквозь пальцы. Впрочем и тогда её темные глаза и её запах были чем-то что заставляло мечтать, чем-то что указывало дорогу. А звуком был её смех, такой звонкий, а иногда и совершенно захлебывающийся — она этого стеснялась, считая неидеальной, а Артур любил, принимая каждый недостаток просто частью её, тем что он не мог и не собирался забывать.
И как у людей, так и у мест были свои особые отголоски. Для него церковь имела аромат свечей и огня, того тепла что не грело, но таило в себе особый запах. А звуками эхом отдающимися по стенам были проповеди, такие сонные, душные, тягомотные, произнесённые голосами уже взрослых мужчин, тех что считали что знали всё, но на самом деле не знали ничего. Эта истина, что приходила с годами — чем дольше ты жил, тем больше понимал, насколько ничего не знаешь об этом мире. Но это понимание не вводило в ступор или печаль, как могло быть в юности, это знание просто было и жило где-то параллельно, оно было обычным фактом, как те которые сулили что если на улице дождь — лучше взять с  собой зонт.
И зонт был взят с собою, ведь погода не сулила ничего хорошего, а вот проповедь Артур не успел послушать, она закончилась раньше чем он явился в храм Божий, а это означало лишь одно — время было рассчитано им верно. Прихожане успели поведать о своей боли и грехах и уйти кто куда. И теперь мужчина мог рассказать то, что лежало грузом уже на его душе, и спокойный и удивительно молодой голос викария вызвал улыбку. Иногда наши ассоциации оказывались неверными, склонными к предрассудкам.
— Это сложный вопрос — ‘когда’. Вопрос ‘где’ был бы намного легче. Но думаю Туманный Альбион бережёт мои тайны с тех времён. Года три назад, быть может меньше, — впрочем Артур знал, что его речь и акцент были очевидными для местных, британский хотя и не слишком сдержанный в паузах акцент слишком явно читался в речи Кэмпбелла, впрочем для роли он несколько сглаживал его. Но то что было на съёмочной площадке, там и оставалось.
— Без утайки, — повторил Артур, слыша о таких вещах много раз, но редко им подчиняясь, если того требовала ситуация и жизнь, — Начать сложно, продолжить будет легче. История такова, что я не считаю себя тем, кто согрешил. Я считаю что любовь не может быть грехом, но некоторые вещи приносят разочарование, тем что становятся камнем на нашей душе. И я начинаю плохо спать, начинаю слишком много думать и не могу успокоиться. Что говорит Господь? Лечит ли время и расстояние душу или только тех, кто раскаялся и верно ему служит?, — рассказ Артура начался из слишком дальних далей, но так часто бывало с людьми и он был не исключением. То что действительно тревожило, обходилось десятью кругами, и нужно было пересечь много барьеров, чтобы достичь истиной цели, — Может ли быть любовь грехом, святой отец?

Артур был очень похож на своего отца, даже некоторые их жесты и привычки были столь одинаковыми, что он весьма хорошо понимал его. Он знал, что несмотря на то, что его отец, достопочтенный сэр говорит на всех интервью что он католик, на самом деле вера его строится на любви к его матери, бабушки Артура. Любовь всегда сглаживает углы, делает одолжения, поддерживает, приходит туда, куда душа не просит. Так любящий сын в честь покойной матери, может регулярно посещать церковь и законопослушно нарушать её правила, ведь исповедь снимает твои грехи, отпускает, ведет к всепрощению и в первую очередь прощению себя.

Оказываясь на исповеди Артур никогда не вспоминал о бабушке или об отце. По началу, в юном возрасте, это вовсе казалось забавой, тренировкой ума и импровизацией речей, витиеватых, таких которые смогли бы сгладить углы, смогли бы возвести грех во что-то иное, положительное. Эта привычка переворачивать всё с ног на голову, привычка глядеть на ситуацию с очень необычных ракурсов, тех которые были ему выгодны и удобны до сих пор осталась с Артуром. Вот и сейчас, рассказывая о своих падениях, он преподносил их так, что они не должны были казаться столь ужасными, как это могло бы быть для общества в целом.

Но викариев словно учили смотреть иначе, видеть истину. Витиеватые слова и речи о любви не смогли скрыть то, что Артур пытался. Странно, но это вызвало улыбку. Действительно, истина не жила в Артуре, когда о своем грехе говорил он. В нём жило самое настоящее бурлящее смятение, которое и привело его на порог церкви, заставив говорить, чтобы найти правду и увидеть путь. Увидеть путь, чтобы возможно отпустить, принять ситуацию. Сестра была права — они не должны были говорить их дочери правду. Сестра была права — но что-то не так было на сердце Артура, что-то мешало ему выдохнуть, забыть, пойти дальше. И возможно это действительно были его грехи, те о которых он должен был молчать, ни ради себя, а ради своей звезды.

— Истина действительно не живет во мне. Вас учат зреть в самый корень? Не отвечайте, я всегда люблю лирику, — возможно самым важным в этом было то, что он признался в том, что недоговорил и не раскрыл всего того, что лежит на его душе. Но подумав, Артур решил продолжить, ведь викарий говорил вещи, что трогали, те что словно ставили на путь слов правды, насколько это было возможно, — У меня есть дочь. Дочь от женщины, которая замужем и той, что не желает говорить дочери о том что я её отец. Думаю, она права. Но я не могу с этим смириться, это словно душит меня изнутри. Поймите меня правильно — я не привык к подобному чувству. Мне всегда было достаточно просто отпускать, отпускать и не привязываться. Будем честны — я тот ещё мудак, если можно нарушить этим словом божий храм, — Артур покачал головой и улыбнулся. Это было странно говорить вслух о том, что у него где-то есть ребенок. Подобные вещи всегда жили только в его голове. тем более что для общественности его племянница была похожа не на него, а на своего деда. Что тоже было истиной. Но Артур знал правду, и ему казалось, что лучше бы она осталось тайной за семью печатями.

В другие же времена Артур точно знал, что не зря его мир перевернулся и истина была с ним. Всегда лучше знать, чем увиливать от правды. Ложь губительна, правда тоже - но она есть истина. Она есть дыхание. Попытки максимально легко относиться к тому, что происходило в жизни, говорили о неопытности души Артура, которая словно впервые брела по этой земле, загоняя его в пучины желаний, неразумных связей и всего того, что было так далеко от норм общества. Он словно желал испробовать на своем опыте всё - от падений до взлетов - не зная сомнений ни в одном, ни в другом.

Он почти чувствовал, что викарий понял больше, чем сказал. Артур был всё ещё уверен, что подобные люди действительно умеют слушать и слышать между строк, отыскивая истину. Это было чудесно, а возможно лишь оказывалось частью их жизненного опыта. Они часто слушали людей. Они часто слышали про грехи. Ещё чаще (а в этом Артур не сомневался) слышали людей, пытавшихся улизнуть от истины. Всегда было сложнее признаться в происходящем самому себе. Всегда было проще увильнуть, убежать, скрыть неприглядное, за вполне пристойным.

И Артур скрыл правду, за весьма пристойной вещью и получил ответ, тот которого ждал и не ждал. Действительность была такова, что у его дочери уже был отец, хороший отец. Аврора всегда умела выбирать, наверное только с ним, с Артуром, которого по началу хотела ненавидеть, она ошиблась. И эта ошибка стоила им спокойствия, нормальной жизни. Оказываясь далеко от сестры Артур это понимал как никогда. Только она влияла на него так, как не влияют другие. И дело было не в том, что в остальное время Артур был очень разумен, но жизнь его казалась такой шаткой, когда он бывал рядом с ней.

Действительность была такова, что чтобы собрать всё воедино, чтобы наладить жизнь, ему стоило забыть о дурной мысли об отцовстве, ему нужно было стать своей дочери не просто дядей, а лучшим другом, и навсегда забыть о желании раскрыть правду. В конце концов "навсегда" не такой уж и долгий срок. В конце концов викарий был прав и он его услышал, хотя засунуть в самые дальние дали свой эгоизм было трудно. Душа Артура всё ещё была неспокойна.

- Стать ей другом и начать со второго, - повторил Артур, словно чтобы не забыть, не соскочить с этой мысли, которую желала отринуть его эгоистичная душа, - Я раскаиваюсь в том что совершил, в грехах своих, - терпение явно не было его благодетелью, но шутить вслух об этом он не стал, хотя очень хотелось. Подобные шутки были частью побега от серьезного, а сейчас было не место и не время, сейчас исповедь подходила к концу, он итак сказал больше, чем стоило. Единственное чего он не обещал никогда, что не согрешит вновь. Грехи же его были отпущены, хотя полного облегчения Артур не ощущал, но он сделал шаг к тому чтобы выдохнуть и это было хорошо.

- Благодарю, - он собирался уйти, но всё произошло иначе. Он кивнул викарию, забыв о том, что тот его не видит. Необычность ситуации заставила логику работать иначе, не принимать детали. Артур вышел следом, чувствуя собственное напряжение, которое всё еще стоило отпустить, тем более что за пределами церкви бушевала буря, но здесь было спокойно, это же читалось в достаточно молодом викарии, голос соответствовал образу. В целом Артур любил церкви - они были неким оплотом спокойствия и хорошей акустики. Эта церковь была ухоженной, хотя привычный к более пышным католическим церквям Артур никак не находил за что же зацепиться и поэтому просто проследовал за викарием.

- Пути наши разойдутся, это знаете как вы, так и я. Вы видели достаточно таких, как я, - легко пожав плечами. Он не видел в своей привычке ходить в разные церкви и вот так, когда внезапно было нужно - ничего плохого. А еще он никому об этом не говорил. Авроре тоже. Артур был уверен, что ей не понравится такая его легкая зависимость. Хватало и тех двух, что были в его жизни.

- На улице действительно дождь, а я не тороплюсь, - это было правдой. Артур сделал ещё несколько шагов следом и остановился в проеме двери, разглядывая быт закулисья церкви. В этом таилась самая настоящая жизнь. Он умел подмечать детали. В конце концов это было частью его работы, - Как долго этот приход ваш?, - про погоду они поговорили, так почему бы было не продолжить светскую беседу, дополнив ещё одним воспоминанием, - там где я рос неподалёку была небольшая старая церковь, мы с мальчишками пробирались туда, там пахло сыростью и свечным воском, а распятие на стене в минуты когда солнце проникало через витражное окно было причудливым, таящим словно проход в иные миры. Наверное подобное может казаться только в детстве. Тогда всё кажется проще, пока мы не переступили через то, через что переступать не стоило.

Продолжение исповеди казалось чем-то абсолютно естественным, тем что казалось должно было случиться. Артур жил настоящим моментом и не слишком верил в случайности, возможно так в нём говорила его воля, которая была велика, а возможно спокойствие, которое всегда находило находило Артура в божьем храме, особенно тогда, когда ему удавалось сказать о том, о чем приходилось молчать. Долго молчать.

И пускай пути сказанного были очень абстрактны, витиеваты. Пускай они не говорили о всей истине, которая отравляла его душу, Артуру действительно становилось спокойнее и легче. Он и сам не подозревал, что исповедь помогала ему все эти долгие годы. Он и сам не знал, что вера его бабушки весьма весомым осколком жила и в нём. Пожалуй Артур предпочитал об этом не задумываться, тем более сейчас когда разговор тёк сам собой, продолжая отодвигать его от переживаний, от того, что он действительно не мог изменить.

Чайник, стопки книг, легкая суета, что читалась за парадными границами церкви - всё это также мягко дарило спокойствие. Движения священника казались Артуру задумчивым, словно они переплетались с воспоминаниями, с картинками о которых он говорил. Будь то фильм, то кадры, возможно почти без движения переключились бы на ту церковь в более маленьком австралийском городе - улыбка мальчика, строгий священник, красивая мама, обряд, потом ещё один, и церковь со скрипучими половицами - всё это было бы там и всё это было бы дано в теплом цвете сепии, как того заслуживают воспоминания, теплые воспоминания из детства. Артуру нравилось представлять подобное, нравилось ощущать то, что ощущают другие. это было частью его жизни - частью его самого. Иногда ему приходилось быть просто зеркалом и он не мог бы сказать точно, что не терял себя в этом.

- Спасибо, - ловя слова о Боге, что слышит молитвы и мягко улыбаясь. Не так част Артур сам говорил с ним, и что было странно если церкви он посещал в минуты внутреннего раскола, то сам он говорил с Богом, с Создателем когда ему было просто и хорошо, когда умиротворение находило его, когда хотелось поделиться счастьем. Возможно Артур что-то делал не так в этих разговорах, но они всегда шли от самого сердца и рассказывать об этом он никому не собирался.

- Я выпью чаю просто так. Ни один достойный британец не откажется от чашки чаю, - шутка явилась сама собой, впрочем Артур знал, что образованный человек узнает его акцент и без такого заявления, - и мне хочется оставить что-то церкви, у вас красивый приход и он требует вложений и работы, - он знал что церкви собирают пожертвования и он собирался оставить свое вложение, даже если продолжения разговора не состоялось бы.

Чай оказался вкусным, а беседа приятной. Артур наблюдал за говорящим, наблюдал и слушал. Тот говорил интересные вещи. Он никогда не задумывался о том сколько в церкви священников, кто первый, кто второй и какая в этом разница. Но рассказ раскрывал всё и то с каким спокойствием сидящий перед ним человек принимает обстоятельства и то, что на самом деле этого спокойствия не существует, как не существует и смирения.

- Мне бы хотелось верить, что я сильнее обстоятельств. Думаю каждому хотелось бы верить именно в это. И в целом для меня так оно и есть. Я нашёл свое призвание рано. Я в нём хорош. Я живу как мне хочется. Я верю в себя. Но когда дело начинает касаться того, что я не могу изменить - сила ускользает от меня. И обстоятельства захватывают контроль надо мной и моими эмоциями. Я определенно далек от смирения, но мне надо смириться, чтобы суметь двигаться дальше. А там в детстве, там в другом городе под взглядом строгого священника вы видели свою жизнь такой? Вам бы не хотелось что-то изменить из того, что было вами совершено?, - но не дав ответить Артур продолжил сам, - мне определенно - да, я бы не переступил границы. Но тогда бы я не стал самим собой.